В шестидесятых годах грузный немолодой мужчина в золотых цепях солнцевского братка (Бен Фостер) бредёт по пляжу в Майами. Не успевает он куда-то дойти, как оказывается моложе на двадцать лет, в очень хорошей физической форме и с плохим английским. Это польский боксёр Гарри Хафт, которого на ринге представляют как “пережившего Освенцим”. На ринге его тем временем сильно бьют, и тренер сетует, что он начал сдавать. Происходит это из-за воспоминаний, в которые нас тут же погружают. Заключённые Освенцима таскают трупы, наваленные грудой во дворе лагеря, а тощий как щепка Хафт, не снеся издевательств охранника, бросается на него и избивает. Это привлекает внимание сытого красавца-эсэсовца (Билли Магнуссен), который берёт Хафта на поруки и заставляет драться с другими заключёнными на потеху немцам. Кто выигрывает бой, тот живёт.
По нашему саммари понятно, что главная проблема фильма – изломанная драматургическая структура. Флэшбеки и флэшфорварды перебивают действие "в настоящем времени". С одной стороны, это помогает понять, что для Гарри Хафта, реального польского еврея, пережившего Холокост, Освенцим никогда не кончится. С другой стороны, фильм превращается в череду драматических моментов, слегка нарезанных в салат. Хафт ищет потерянную возлюбленную, которую забрали в концлагерь раньше него, и по этой нити Ариадны движется всё действо. К сожалению, на фоне душевной пытки персонажа и кошмаров Холокоста любовная линия кажется не столько трогательной, сколько сентиментальной и “голливудской”.
Фильм достаточно прямолинеен, и в нём, что называется, "играет драматическая музыка", да ещё и от надоевшего Ханса Циммера, но его достоинства перебивают его недостатки. Когда "говорящий" музыкальный ряд, на котором голливудские композиторы собаку съели, вдруг превращается в мрачную тяжёлую электронику, под которую Хафт на фоне свастик избивает в мясо французского бойца, получается воспалённая сюрреалистическая фантазия словно из какого-то другого кино – скажем, из сорвавшегося с катушек артхауса от молодого радикала, а не от голливудского ветерана Барри Левинсона (в 25 лет снимают иначе, чем на закате).
У Левинсона всегда была репутация режиссёра, вытаскивающего из актёров весь их потенциал. По его "Человеку дождя" и "Доброе утро, Вьетнам" мы узнали, что Дастин Хоффман и Робин Уильямс – гении. Вот и Фостер тут невероятен. Это ходячая ярость и боль, сыгранные на каком-то глубинном, подкожно-жировом уровне. Там, где драматургия недостаточно передаёт вину выжившего, неутихающий гнев и ежедневный ад существования после, из-за которого многие бывшие узники концлагерей кончали с собой, там Фостер делает это и за драматургию, и даже за режиссёра. Сцена чтения молитвы "Кадиш" над другом, которого Хафт одновременно убивает, намного сильнее всего того, за что дают “Оскары” в последние двадцать лет.
В фильме ещё есть небольшая, но совершенно чудесная роль Дэнни ДеВито, сыгравшего, как ни странно, еврейского тренера. То, как он говорит "бойчик" (к сожалению, убрано из российской озвучки), тоже заслуживает своего "Оскара" – за нежный и тёплый комедийный просвет в бесконечном холодном мраке.
Левинсону 80 лет, он не в лучшей режиссёрской форме, но это достойная работа, заодно показывающая, что спортивный фильм можно снять как человеческую драму, чего не случалось со времён "Рестлера" Аронофски. Вот бы поучиться этому российским киноделам, у которых из всех режиссёрских инструментов – кулаком по морде, как в "Мистере Нокауте", или заорать в ключевой момент: "За себя и за Сашку!"