Толпа в ретронарядах (реальные жители итальянского города Виченца, от бодрой малышни до почтенных пожилых дам) смотрит фильм Феллини “Рим”. Вместе с людьми фильмом интересуются две крысы – Туллий (Макс Малатеста) и Публий (Микеланджело Далиси), которые помнят Италию ещё со времён императора Тиберия (не спрашивайте, как это возможно). Больше, чем фильм, их увлекает только сыр, огромный кусок которого маячит в мышеловке, расставленной под статуей святой. В кинопроекторе крутится лента, а крысы пространно рассуждают о людях, империях, сексе и о том, что хорошо бы чего-нибудь наконец съесть.
Так в общих чертах выглядит спектакль Go. Go. Go, поставленный русским режиссёром Сокуровом в Италии, на сцене старейшего театра мира Teatro Olimpico, в городке Виченца, жители которого и задействованы в массовых сценах постановки. На премьерных итальянских показах спектакль снимали с нескольких камер. Отснятый материал смонтировали в 75-минутный фильм, который в рамках ретроспективы Сокурова покажут в Москве на итальянском языке с субтитрами.
Спектакль позиционируется как "визионерский", что само по себе никогда ничего не значит. Жанрово это пьеса абсурда, не столько из-за двуликих крыс (на затылки артистов одеты жутковатые маски), утомляющего аудиоряда (одновременно слышатся голоса толпы, звуки из фильма Феллини, грохот катящего поезда и диалоги крыс), сколько из-за потока сознания, изливаемого со сцены. Прерывается он только в появлениях персонажа Бродского, кокетливо называемого просто Поэтом, как персонаж Феллини называется Режиссёром, а персонаж Анны Маньяни – Актрисой.
Когда Бродский читает стихи Бродского, всё хорошо. На этих фрагментах даже милосердно отключают другие звуки. Всё остальное, откровенно говоря, выносить трудно. Империя, поэзия, время, пространство, проститутки, сыр, сыр, сыр, сыр… Сокуров, конечно, большой режиссёр, но диалоги звучат не глубоко и умно, а нескладно и аляповато. На фоне грохота воспринимать их вообще невозможно.
Как ни странно, вычленить из этой котовасии (крысовасии?) идею несложно. В мышеловку, которая что-то там символизирует (власть, империю?), не попадут только Большие Художники. Вот Феллини не попадёт. Маньяни не попала. Не попал Бродский, по чьей пьесе "Мрамор" очень вольно поставлен спектакль. Не попадёт и Сокуров: в спектакле фигурирует некий крепкий коктейль "Сокуров". От подобных приветов самому себе веет, к сожалению, не безобидным постмодернизмом, которым кто только не баловался, а примерно тем же, что от Никиты Михалкова, который любит в собственных фильмах играть полководцев и царей.
После шумного брутального абсурдизма тихий финал удивляет. Усталый Бродский читает последний стих во вселенском молчании, подходит к юнцу, который сидит в уголке, обнимает его и говорит: "Молодой ещё". И уходит дальше в своё одиночество. Тут и расплакаться можно от тоскливой правды жизни, неведомо как просочившейся в претенциозное зрелище.