Колумнист Metro Наталья Бабахина рассказывает, ради чего нужно бежать Московский марафон.
Вчерашний Московский марафон прошёл по новому маршруту и позже, чем обычно – традиционно он бывает в сентябре. В следующем году он вроде бы опять вернётся к привычному месяцу, но холод для разогревающихся, как печка, бегунов, скорее, плюс, так что вряд ли кто-то был недоволен погодой. Не помешал он и марокканским спортсменам, которые накануне старта сетовали на прохладу, однако заняли в мужском абсолютном зачёте первую и вторую строчки. А обладатель первого места Юннесс Беннар обновил рекорд дистанции: пробежал 42,2 км за 2 часа 11 минут 34 секунды.
Остальные несколько тысяч человек приходят на Московский марафон не за призовыми. Многие хотят обновить личные рекорды – "выбежать", как это называется на беговом жаргоне, из своих прошлых показателей по времени, а кто-то впервые встаёт на дистанцию, переживая, что не сможет её преодолеть. Но как только ты оказываешься в толпе в стартовом коридоре среди весёлых разминающихся людей, то сразу понимаешь: всё будет хорошо. И вот объявляют старт и меняется всё: время, место и твоё состояние.
Вроде, бежишь четыре часа – а ощущаешь потом, как полчаса от силы. Впадаешь в состояние сродни медитации, когда время вдруг выключается и ты летишь. И это не преувеличение: одновременное движение вместе с тобой нескольких тысяч живых существ создаёт мощное энергетическое поле, которое тебя приподнимает и буквально несёт. Иначе я не могу объяснить, как однажды пробежала марафон, когда у меня на девятом километре, прямо под сияющими башнями Москва-сити, вдруг "выключилось" одно колено, отказываясь разгибаться. "Ну не заканчивать же всё это в самом начале", – только и промелькнула у меня мысль, и я помчалась вслед за ней.
ЦИТАТА
Москва так ослепительно пуста, что кажется невозможным, что автомобили вернутся на её улицы и снова заслонят от тебя её красоту.
Наверное, не только я каждый раз переживаю марафон как полёт. Мы летим по Москве, и нет ничего прекраснее неё. К эйфории бегуна добавляется головокружение от того, что город перекрыт: мы бежим по совершенно пустым, не считая единичных зевак на тротуарах, улицам, площадям и бульварам, и кажется, что единственные звуки, которые остались, это шуршание по асфальту наших кроссовок. Отсутствие автомобилей и их звуков даёт новое ощущение от города: ты совершенно по-другому, будто сняв с глаз пелену, видишь его красоту. В полной тишине мы бежим по Раушской набережной и слышим, как катятся по реке волны и тонко звенят стрелки часов на Спасской башне. С другой стороны реки тихо смотрят на нас с Парящего моста посетители "Зарядья". Москва так ослепительно пуста, что кажется невозможным, что автомобили вернутся на её улицы и снова заслонят от тебя её красоту.
"Ребята, не Москва ль за нами? Умрём же под Москвой!" – я вдруг понимаю, о чём говорят солдаты в известном лермонтовском стихотворении: за эту красоту не жалко и умереть! Эти строчки работающий в каком-то особом марафонском режиме мозг выдаёт, видимо, не просто так: каждый марафонец знает, что близкое к критическому состояние обязательно ждёт его к концу дистанции. Где-то на 35 километре я традиционно впадаю в невозможность бежать, стоять и сидеть, как-то добегаю до финиша, после которого неизменно удивляюсь, что всю боль вдруг как рукой снимает.
После марафона с тобой остаётся главное: понимание, что любая трудность не так страшна по сравнению с 35 километром и ещё более важное – восхищение Москвой, лучше которой ничего в мире нет.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции