Максим Юрьевич, ваш отец был личностью огромного масштаба, объединяющей общество. Как вы думаете, что сделало его таким?
Тут нет прямого ответа. Известным его сделал цирк, популярным – кино, а любимым скорее сделали человеческие качества. А людям всегда свойственно тянуться к тому, чего не хватает: добра не хватает, любви не хватает, искренности, честности, милосердия. А у него всего этого было очень много, и он этим очень охотно делился.
В детстве вы часто и надолго оставались без родителей, когда они были на гастролях. Вы сильно тосковали, скучали, ждали встречи?
Тоски не было, скучал – да, но это нормально. Я к этому привык, я в этом вырос, у кого-то папа на льдине годами, у кого-то в космосе. Когда мама с папой возвращались с гастролей, это был праздник для всей нашей большой семьи. Каждый приезд – это яркое воспоминание, они всегда что-то привозили и мне, и двоюродным брату и сестре. Так что все дети в равных долях были одарены.
Кем для вас отец был больше: другом или наставником?
Наставником он никогда не был. Он, скорее, был другом, старшим товарищем, мудрым и, как в детстве мне казалось, всезнающим, ну, как все родители. Потом я понял, что быть всезнающим нельзя и не нужно: многие знания – многие печали. Я, как только себя стал осознавать, он был всегда со мной на равных, что ли, не опускался до моего возраста, не сюсюкал, ему это несвойственно было. Это дорогого стоит, потому что воспитывает самоуважение.
Считается, что многие юмористы прячут за маской клоуна свои внутренние страхи. Можно ли это сказать про Юрия Владимировича? Чем для него был юмор?
Я не думаю, что это было так. Как писал в свое время Ежи Лец, если у человека нет чувства юмора, то у него хотя бы должно быть чувство, что у него нет чувства юмора. Это такая вещь, которую из себя не выдавишь, и я понимаю, что во время войны юмор помогал и шутка помогала и поддерживала, в том числе отца и его товарищей. Во время войны, в блокаду, они пытались что-то придумывать в самодеятельности, чтобы хоть как-то скрасить, позабыть то, что осталось за спиной. Конечно, юмор помогает, спасает и выручает, но сознательно делать его защитой – я не думаю, что это возможно. Иначе это уже не юмор, а потуги... У отца было изумительное качество, которое нельзя воспитать и которому нельзя научиться, с этим надо родиться. У него не было второго плана. Поясню: он со всеми был одинаковый. И со мной – сыном, и с артистами, и с президентом страны, и с министром, и с шофёром, и с человеком, который на улице к нему подошёл. У него не было каких-то моделей поведения для разных обстоятельств. Это такая абсолютная открытость, которая чувствуется, которую люди понимают и проникаются, и поэтому начинают испытывать любовь и уважение. Это замечательная данность, и я редко встречал её в других людях, у меня, например, такого нет.
Ваш отец производил впечатление человека мужественного. Про таких говорят, что ошибки и слабости делают их только сильнее. Это так?
Наверное, мне трудно сказать. Я, например, себя никогда не ругаю за то, что я сделал что-то не так. Во-первых, я себя люблю – чего я себя буду ругать? Во-вторых, ну сделал и сделал, чего уж теперь. Из этого надо сделать определённый вывод, чтобы дальше так не поступать. У каждого из нас есть в жизни моменты, за которые стыдно. Главное – их не повторять. Это опыт, жизнь. И отец в этом смысле не исключение. А мужественным? Я не знаю, что это такое, как и патриотизм. Это точно не с флагом ходить и гимны петь. Всё зависит от того, как человек проявляет себя в каких-то экстремальных ситуациях. Ведь иногда люди ни в чём себя в жизни не проявившие, тихие и скромные, вдруг спасали людей из огня или бросались под танк, вытаскивали детей из проруби. Все, кто вернулся с фронта и не вернулся, они все мужественные, на войне без мужества нельзя. Оно может проявляться по-разному, у кого-то в большей степени, у кого-то в меньшей... Но пройдя через ад войны, ты уже всё доказал, на самом деле. Я много раз смотрел фильм "Бриллиантовая рука", и в какой-то момент, когда я работал на радио и мы делали передачу к 40-летию Победы и очень много общались с фронтовиками, истории читали, вплотную занимались историей войны, я вдруг посмотрел на героя моего отца иначе. Как раз по телевизору показывали "Бриллиантовую руку", которую я наизусть знаю, и вдруг меня перевернула всего одна фраза в фильме, поставила всё с ног на голову. Этот герой, Семён Семёныч Горбунков, – такой недотёпистый, наивный, в чём-то слабохарактерный, ему пришлось заниматься этой всей этой ерундой с контрабандой. И тут ему в такси дают пистолет, Беретту, и он произносит фразу: "С войны не держал в руках боевого оружия". И вдруг становится понятно, что он воевал, а, значит, не такой уж он и недотёпистый, раз он через этот кошмар прошёл.
А как Юрий Владимирович относился к праздникам?
День рождения он не любил, а юбилеи просто ненавидел. Когда мы делали ему последний юбилей – 75-летие, то всё время ходили и мучили его какими-то вопросами, идеями. Он говорил: "Ну зачем это всё нужно? Как мне всё это не хочется, как это всё искусственно. Пафосный праздник, восхваление, речи восторженные, "любим, обожаем", поздравительные телеграммы партии и правительства, бронзовый бюст на родине героя, прогибы". Он был скромным человеком, непафосным, как бы сегодня сказали – "нетусовочным", тогда бы сказали – "небогемным". А вот 9 Мая – это святое. Правильно ведь в песне поётся: “праздник со слезами на глазах”, потому что невольно вспоминаешь тех, с кем воевал, кто не дошёл, кто не дожил. Он обычно обзванивал своих, они поздравляли друг друга, что-то вспоминали, но это был такой интимный момент. Вообще, настоящие фронтовики, а мне со многими приходилось встречаться, очень неохотно вспоминают о войне, а тем более рассказывают о своей роли в ней. Такой был и папа.
Каким он был руководителем цирка?
Никаким. Он не руководил, ему не надо это было. Он был самим собой, он был человеком надо всем. Он был и лицом цирка и в то же время таким "крёстным отцом". Он потом и в семье с возрастом стал таким Доном, и в цирке. Он был как бы "над схваткой". Мы все абсолютно работали с ощущением того, что живём как минимум за Кремлёвской стеной. И знали, что, если, не дай бог, ситуация какая-то нештатная возникнет, форс-мажор, есть человек, в этом кабинете сидящий, к которому можно прийти, он снимет телефонную трубку и за 10 минут, максимум за 15 решит любой вопрос. И это придавало абсолютной уверенности и олимпийского спокойствия. Вот не стало человека, и в спину стало дуть. И до сих пор дует. Но мы к этому уже привыкли, и всё равно живём с полным ощущением, что Дед с нами. Его так здесь за глаза называли – Дед, ему это нравилось. И сколько было ситуаций, когда уже казалось, что всё пропало, руки опускаются, и вдруг через какое-то время всё разрешается. И мы всегда говорим: "Это Дед нас бережёт!"
Каковы были ваши первые ощущения, когда вы возглавили цирк? С какими сложностями столкнулись?
Да не было никаких сложностей! Потому что здесь очень хорошая команда. Я далёк от того, чтобы заниматься самовосхвалением, но я знаю, что это одна из лучших в мире цирковых команд, это профессионалы высшего класса. Они самодостаточны, просто их нужно грамотно использовать. Поэтому я, по сути, не генеральный директор, я топ-менеджер. Цирк – это как швейцарские часы. Они будут служить если не вечно, то очень долго, просто за ними надо следить. Их надо смазывать, надо чистить, подзаводить время от времени. Вот это моя основная работа.
А как дело обстоит с теми, кто вышел из строя, ветеранами?
25 лет назад мы с отцом основали фонд, он до сих пор существует, несмотря ни на что. Да, сложно, сейчас тем более, потому что если раньше мы деньги какие-то зарабатывали, то сегодня такой возможности нет. Но мы держимся. Помогает цирк, помогают друзья, поэтому продолжаем заботиться о наших ветеранах, о тех, кто уже работать не может. Но обычно когда люди заканчивают работать в цирке, они всеми силами пытаются в нём остаться. И дело даже не в пенсии – люди просто без цирка не могут. У нас говорят: из цирка не уходят, из цирка выносят. Многие уходят на пенсию и передают номера детям, работают у них ассистентами.
Часто ли вам не хватает совета отца в жизни, в работе?
Мне его не хватает, не его советов. Перед тем как что-то сделать, я не думаю, как бы он поступил на моем месте, – мы просто очень разные люди, и это нормально. Другое поколение, совсем другое отношение и к жизни и к самому себе. Поэтому, если меня спросить, как я думаю, понравилось бы Юрию Владимировичу сейчас то, что я делаю, я бы сказал: "Не факт!" Какие-то вещи он бы точно не понял, какие-то, может, и не принял. Многое поменялось. Лет 30 назад, а тем более 40–45, цирк был совсем другим – менее сложным, более простым, даже примитивным. Он не был таким интересным, как сегодня, таким красочным. Появились новые технологии, новая аппаратура, новые спецсредства. Конечно, не нужно этим злоупотреблять, чтобы цирк не похоронить под всем этим, но использовать можно и нужно.
А насколько сейчас востребована профессия клоуна?
Она всегда была востребована и всегда была самой редкой в цирке. Сейчас очень мало клоунов. Клоун должен быть смешным. Это самое главное. Отца иногда спрашивали: "А вот это хороший клоун?" Он говорил: "Очень хороший, только не смешной. А так всё хорошо". Это, наверное, единственная дисциплина в цирке, единственная профессия, которой нельзя научить. Клоуном надо родиться.
На кого сейчас больше идёт публика?
Возвращается время, когда люди шли на имена, я помню в 60–70 годы шли на Маяцких, Запашных, Филатовых, Назарову. Потом это как-то нивелировалось, шли на спектакли, на представления. Сейчас это возвращается. Идут на клоуна Дерябкина, на Тимченко с морскими львами, на Нестерова с белыми тиграми. В феврале мы открываем программу, посвящённую 100-летию Юрия Владимировича, которую не смогли открыть в этом году из-за пандемии. И когда начали этот проект, люди нам стали звонить и задавать два вопроса: кто ковёрный и какие животные. Никто даже не спрашивает, какие номера, потому что люди знают, что Цирк Никулина – это звёздный состав, это высший пилотаж.
Сильно ли подкосила цирк пандемия?
Ну, животных как кормили, так и кормим, им ведь не объяснишь. А артистам пришлось урезать гонорары. Да, нам помогает правительство Москвы, несмотря на то что мы частная компания. И за это мы очень благодарны. Но потери наши составили порядка 1,5 млрд рублей. Это очень большие деньги для нас, притом что мы очень хорошо зарабатывали и аншлаги были последние лет 5 до пандемии. В итоге всё, что заработали, всё и ушло у нас на самосодержание. Но я не жалуюсь, и, когда меня справшивают, как вы, я говорю: "Мы хорошо", потому что я знаю людей, которые этим похвастаться не могут, которые просто жизнь с нуля начинают, и не у всех получается. Так что нам грех гневить Бога. Работаем, люди ходят, и слава Богу.
