Коллекционеры говорят, что картины Владимира Яковлева трудно подделать, хотя многие из них кажутся очень простыми. На самом деле, у них сложная композиция, несколько перспективных планов, которые создают динамичное и плохо поддающееся логическому описанию пространство. Художник обрёл славу и даже признание ревнивых к чужому дару коллег ещё при жизни, но счастья в традиционном понимании всё это ему не приносило и принести, видимо, не могло: с ранних лет его преследовали различные недуги, из-за которых он проучился в средней школе всего 4 класса, постепенно терял зрение и периодически лежал в психиатрических лечебницах. "Очень много уколов", – так он объяснял чувство, которое вложил в одну из своих работ.
Владимир Яковлев (1934–1998) был ключевой фигурой московского андеграунда и потомственным художником: его дед Михаил Яковлев был учеником Ильи Репина и известным пейзажистом. В возрасте 16 лет Владимир устроился работать в издательство "Искусство", где в разное время был курьером, фототекарем и фоторетушёром и начал коллекционировать репродукционные открытки. А в 1957 году на Москву обрушился VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, который перевернул жизнь Володи Яковлева. В парке Горького открыли выставку зарубежных художников-абстракционистов, среди которых были работы Джексона Поллока. Увидев всё это, Яковлев решительно взялся за кисть и уже не выпускал её практически до последних дней.
Масштабы самобытного и абсолютно природного дарования Владимира Яковлева (художественного образования по причинам тех же болезней он тоже не получил) соразмерны его постоянным страданиям: это именно тот случай, когда искусство становится способом спрятаться от боли. Да, среди его работ есть те, в которых эту боль легко прочитать, но чаще они наводят на совсем другие мысли – особенно его знаменитые многочисленные цветы, часть которых собрали сегодня в залах Центра современного искусства AZ/ART на Маросейке. Яковлев уходил в рисование не со слабостью недужного человека, а со всей мощью мастера, для которого в жизни буквально ничего не существует, кроме искусства. "Я от одного вида красок испытываю страшное волнение, – говорил он, – внутри всё пылает!" Однажды его знакомый подарил ему коробку акварели, полагая, что её хватит надолго, и каково было его удивление, когда выяснилось, что Яковлев истратил её меньше чем за неделю.
Сразу несколько искусствоведов, говоря о его работах, высказывают удивительно похожие суждения: Яковлев не просто изображает какие-то объекты, а портретирует. Цветок у него не просто цветок, а портрет цветка; рыба, дом и птица – портреты рыбы, дома и птицы, да что там – сам по себе пейзаж и не пейзаж никакой вовсе, а именно портрет пейзажа. Яковлев до такой степени научился изображать главное, суть, что поднялся на высшую ступень обобщения, когда объект изображения оказывается на холсте в виде символа.
Если попробовать абстрагироваться от драматичной биографии художника и искусствоведческого анализа и просто побродить по выставке, то, пожалуй, больше всего поразят два обстоятельства: во-первых, исключительная техничность художника в его ранних работах, когда зрение ещё позволяло создавать ему практически ювелирную, филигранную пуантель, и, во-вторых, очень нежное ощущение, которое оставляют его знаменитые портреты – цветов и людей. Второе особенно удивительно: в его работах нет ни болезненности, ни истеричности, ни нервного срыва – только очень простое и очищенное от эмоций созерцание объекта.
Из цветов Владимир Яковлев вырастил свой удивительный сад: в их изображении много восточной медитативности – вероятно, не обошлось без влияния китайской живописи (его отец долго работал в Китае). Цветы Яковлева очень разные: огромные, на весь холст, выращенные до масштабов звёзд, стоящие на краю условного пейзажа, как бы невзначай набросанные карандашом на небольших листочках бумаги. Последние, кстати, чем-то действительно напоминают иероглифы – и по композиции, и по характеру рисунка, сделанного как бы одним взмахом руки, как кистью каллиграфа. "В целом я художник "Портрета ветра" и цветов. И всё", – так Яковлев говорил о себе.
– Когда много лет назад я впервые увидела цветок Яковлева – я заплакала, – рассказывает куратор выставки Наталья Волкова. – И сразу поняла: это не цветок, к растительному миру не имеющий отношения. Это что-то явленное через цветок, что не артикулируется, но только чувствуется. Страдание явило на свет пронзительную нежность и чистоту, светлый, изумительный, надломленный цветок московского нонконформизма. С широко закрытыми глазами художник видел прорастающий цветок в человеческом теле, всматривался в человекопейзаж, различал в абстрактном хаосе линий цветы и лица. Несовершенное тело достраивалось гармонией духа, делало его титаном.
Кроме известных работ Яковлева, несколько его творений на выставке показывают впервые, среди них произведения из частных коллекций и три картины из собрания Третьяковской галереи: "Композиция. Дождик, солнце" (1959), "Беспредметная композиция" (1958–1959), а также шедевр 1950-х "Голова" – его показывают впервые после реставрации, которой занимался один из кураторов проекта Валерий Силаев.