Когда Петру Щукину было около 19 лет, его отец, московский купец первой гильдии Иван Щукин, отправил его на Нижегородскую ярмарку за ковром. Тот зашёл в персидские ряды, присмотрелся – и влюбился.
– Мне очень нравится этот ковёр "полонез" – он, может быть, выглядит невзрачным, но это один из самых роскошных иранских ковров, – рассказывает Metro Полина Коротчикова, старший научный сотрудник Музея Востока и куратор выставки "Восточный музей Петра Щукина". – Он затёрт до степени, когда уже сложно представить, как он выглядел первоначально. Эти серые узоры – выцветшие серебряные и золотые нити. Пётр Иванович хорошо разбирался в технологии, поэтому понимал ценность такой вещи. Подобных ковров в мире очень мало, всего пара сотен, в основном в европейских собраниях. У Петра Ивановича их было целых два.
Название "полонез" связано с утвердившимся в XIX веке заблуждением, что эти ковры происходят из Польши. Лучшие образцы "полонезов" изготавливали в Исфахане, пик производства приходится на конец XVI – начало XVII вв. Ковры производили по заказу шаха для двора или в качестве дипломатических даров. Их отличал густой колорит, обильное использование золотых и серебряных нитей и крупных растительных мотивов в декоре. "Полонезы" относились к наиболее роскошным коврам, и самое яркое доказательство их славы – невероятная изношенность сохранившихся образцов.
Многие знают, что Пётр Щукин собрал огромнейшую, более чем в 200 тысяч предметов, коллекцию русского, западного и восточного искусства. Первого, конечно, было больше, но восточная коллекция была тоже огромна, и началась она именно с текстиля – тканей и ковров. Воспоминаний о том первом, купленным юным Щукиным ковре не сохранилось – он стал просто предметом интерьера в доме его отца.
От других коллекционеров Щукин отличался не просто энциклопедическим подходом – по свидетельству современников, он с полоборота мог прочитать о любом из предметов своего собрания целую лекцию. Более того, влюбившись в восточные ковры и ткани, он сам фактически стал ткачом. В возрасте 21 года отец отправил его в Европу работать волонтёром в берлинском оптовом торговом доме, который продавал шерстяные материи, а потом Пётр переехал в центр французского ткачества Лион, где носил мотки пряжи в красильню, ткал бархат и "занимался теорией фабрикации шёлковых тканей", как он сам пишет в воспоминаниях.
На выставке в Музее Востока есть не только большие, впечатляющие размерами, произведения ткацкого искусства, вроде турецкой завесы михраба, но и относительно небольшие, с не очень ровными краями, кусочки узорчатого текстиля.
– В этих кусочках не каждый коллекционер увидит шедевр, – говорит Полина Коротчикова. – Но Щукин знал технологию и разбирался в сложности производства лицевых иранских тканей и турецкой парчи. Они так высоко ценились в России в XVI–XVII веках, что изделия из них многократно перекраивались и сшивались из лоскутов, поэтому чаще всего до коллекционеров доходили именно такие кусочки, не всегда симпатичные на взгляд незнатока.
Конечно, ткани были не единственным объектом интереса Щукина к восточным богатствам, и в Музее Востока постарались показать максимально широкий предметный ряд ориентальной коллекции знаменитого московского купца: раджпутские и персидские миниатюры, мебель, вышивки, металл, камень и лаки Ирана, Турции, Индии, Китая и Японии. Восточную коллекцию Щукина показывали на Мюнхенской выставке шедевров мусульманского искусства в 1910 году, которая стала сенсацией в научном мире того времени.
Интересно, что в своих многочисленных записках о коллекции Пётр Щукин никогда не рассказывает, во сколько для него обошлась та или иная вещь – за ценой он, как говорится, не стоял и, как это ни странно для купца, никогда не торговался. Только в записях его современника, такого же купца и мецената Алексея Бахрушина, можно найти, например, сообщение о том, что Щукин купил на Парижской всемирной выставке 1889 года "китайскую или японскую" ширму, за которую он отдал 10 тысяч рублей (для сравнения: на рубль в то время можно было поселиться в гостинице на сутки, купить два билета в Большой театр или 25 буханок ржаного хлеба).
Сохранилась огромнейшая переписка Щукина с многочисленными антикварами и агентами, которые постоянно предлагали ему что-то приобрести. Он покупал у парижского антиквара Бакри – поставщика Наполеона III, у Зигфрида Бинга, который сыграл главную роль в популяризации японского искусства в Европе конца XIX века, у персидских послов и всех, кто бесконечно писал ему письма.
"Ещё в Москве познакомился я с персидскими вице-консулом и комиссионером мирзой Нематулой Ашимовым, который знал по-русски и по-французски, – пишет Щукин в воспоминаниях. – У него и у торговца коврами Усейнова стал я приобретать разные персидские вещи: калямданы (пеналы), голябпаши (флаконы для розовой воды), качколи (чаши для воды, носимые дервишами), рубэндэ (платок, которым женщины закрывают себе лицо), щербетные ложки, ларцы, гребни, кривые кинжалы ферашей и другие вещи персидского искусства и быта".
Один из немногочисленных обратных случаев – дар промышленника Алексея Морозова, который преподнёс Петру Щукину 46 листов миниатюр к известной могольской рукописи "Бабур-Наме" XVI века. Расшитые из книжного переплёта листы впервые показывают все вместе в Музее Востока: почти полтысячелетняя графика очень боится света. Этот в чём-то рискованный шаг вполне в духе самого Щукина, который не прятал свою коллекцию под замком, а открыл к ней ежедневный бесплатный доступ в построенном им здании музея.
В комнатах его музея постоянно толпились живописцы с мольбертами – Серов, Суриков, Васнецов, Верещагин. "Художник Серов копировал акварелью для занавеса Дягилевского театра в Париже старинные персидские миниатюры из моего собрания", – пишет Пётр Щукин. Верещагин сначала предлагал ему избавиться от восточной коллекции и собирать только русское, но сам спустя недолгое время вдруг (не иначе как под действием впечатлений от коллекции) отправился на Восток и прославился своими ориентальными сюжетами.
Ещё при жизни Щукин передал всё своё собрание Российскому Историческому музею в Москве, став его попечителем. После 1917 года все коллекции Щукина разошлись по разным музеям и библиотекам, а часть экспонатов восточного отдела легла в основу нового Музея искусств народов Востока.
– Читая архив Щукина, у меня сложилось впечатление, что он не стремился к славе: он искренне хотел, чтобы люди приходили к нему в музей и получали больше знаний, – рассказывает Metro куратор выставки Софья Чертихина. – В его записках часто можно найти, как он радуется тому, что такой-то музей открылся в столице или, наоборот, сожаление, что каких-то музейных коллекций не стало. Пётр Иванович был настоящий московский патриот.