Что вы помните о том дне, когда началась блокада Ленинграда?
– Когда началась блокада, мы не поняли, насколько это страшно. У детей не было предчувствия. Мы считали, что это довольно интересные приключения. У меня было две сестры, одной 13 лет, а другой 4 года. В конце августа, примерно 20 числа, мы с ними и с бабушкой были на съёмной даче. Но нам пришлось вернуться в город, чтобы попрощаться с папой, который уходил на фронт. Мы ему тогда говорили: "Пап, ну давай, разгроми их к чертям!" Мы не понимали серьёзности происходящего. Потом мы с бабушкой хотели вернуться на дачу, чтобы забрать сандалии, сарафанчики. Но выехать из Ленинграда мы уже не смогли... Железная дорога была перекрыта. Официально блокада длилась 872 дня. Но на самом деле все 900... С той самой железной дороги. Мне было всего 12. Я тогда окончила всего четыре класса.
Современный человек не представляет, что такое голод...
– Это была не просто потребность в еде, не желание съесть что-то определённое. Этот голод был совсем другим! Самое страшное было просыпаться ночью от такого голода.
Спасались тем, что было. Это хлеб, который выдавали, "125 блокадных грамм с огнём и кровью пополам". Потом мы нашли папкин кожаный ремень... Позже вспомнили о домашней библиотеке, там корешки книг были из кожи. Если была хоть какая-то кожа на стульях... всё это обрывалось, потом вымачивалось и варилось. Даже кору деревьев ели, если она не была очень горькой. Найти траву было замечательно! Особенно клевер. Даже еловые иголки ели. Их можно было вымачивать и пить этот раствор. Несмотря на то что смерть была кругом, направо и налево, мы с сёстрами остались живы.
О чём мечтали дети?
– Тогда дети мечтали об одном – воевать, быть в партизанском отряде. Но наша классная руководительница сказала: «В школу приходить обязательно! Обязательно! Каждый день. Дома оставаться нельзя!" В школе тогда организовали госпиталь. Она говорила: «Мы с вами будем немножко учиться, а потом вы будете помогать сёстрам ухаживать за защитниками Родины».
И вот, когда я заходила в школу, я видела свой класс, парты там были убраны. На полу лежали наши защитники, раненые, почти отдавшие жизнь за страну. Тогда город уже дышал смертью, но дети это перестали замечать. Смерть стала обыденностью.
Медсестра руководила нами, говорила: "Иди, подойди к бойцу, узнай, что он хочет", и я шла. Спрашивала у него: "Дяденька, а что вам нужно?" Помогаю ему, чем могу. Он благодарит и спрашивает, где мой отец. Я отвечаю, что он на фронте. В это мгновение вижу, как у бойца светлеет лицо... Он знает, что мой отец там, откуда привезли его самого. Я поила раненых с ложечки, у одного из них была полностью забинтована голова. Только у рта сделали небольшую прорезь. Пока я его поила, другой боец спрашивает: "Дочка, а ты слышала радио? Расскажи, что сегодня там говорят". Это был единственный источник, который связывал нас с большой землёй. И я рассказывала...
Работа в госпитале на самом деле нас спасла. Когда мы уже чем-то помогли, нам выносили плошки с какой-то жидкой кашей, размазанной по стенкам. Мы их вылизывали.
Как ленинградцы встретили снятие блокады?
– Это была радость со слезами на глазах. Взрывается салют, всё грохочет, а мы все стоим, смотрим и рыдаем. С нами рядом нет наших близких и друзей. Конец блокады – это такая колоссальная радость, пронизанная болью... Когда в 45-м оповестили об окончании всей войны, все прыгали, с ума сходили, целовались. А в Ленинграде все были очень слабы, у всех боль, у всех воспоминания. Мне сейчас 95-й год. И я помню, как город и его люди победили! Это случилось благодарю духу ленинградцев! Сам Ленинград стал действующим лицом. Потому что мы стали стеной, моральной, невидимой. Стеной, которая стоит и говорит: "Это наш город! И мы не сдадимся. Мы не уйдём. Уйдёте вы!"