Общалась как со взрослым
– Я очень хорошо запомнил те страшные ощущения, которые появились у меня в военное время. Мы часто куда-то бежали, торопились. Были опасения, что город начнут бомбить. Я внимательно слушал разговоры своих родственников. Мама общалась со мной как со взрослым, объясняя всё, что происходило в городе, – делится Александр Наумович.
Как только стало известно, что немцы рвутся к Москве, с улиц исчезли автобусы. Остались лишь троллейбусы и трамваи – ими немцы не смогли бы воспользоваться, если бы им вдруг удалось взять город.
– Транспорт ходил очень плохо, зато метро работало как часы! – вспоминает Марьямов. – Жёстко соблюдался комендантский час. На улицах патрули проверяли документы, мама часто оставляла их дома, опасаясь потерять. Она была актрисой театра – вся в творчестве, и рассеянность время от времени подводила её. Помню, как ворчал военный, когда произошёл очередной казус с документами. Мама отвечала, что живём мы в Пушкарёвом переулке, между Сретенкой и Трубной, и что наши личности легко проверить – все соседи знают нашу семью. Военный лишь махнул рукой и отпустил нас.
В конце ноября 1941 года появились слухи, что наступление немцев под Москвой захлебнулось, и вскоре эти разговоры получили официальное подтверждение: Красная армия отбросила немцев от ближних подступов к столице и продолжила успешное контрнаступление.
В Москве продукты были
– Голода и отсутствия продуктов, как в блокадном Ленинграде, не наблюдалось, – вспоминает Александр Наумович. – Выдавали карточки. Детям полагалось еды больше, чем взрослым. К примеру, взрослым не выдавали мясо и масло, а мы их получали. На время мы с мамой переехали к её подруге – актрисе Ольге Гридневой, и я помню, что ей удалось где-то купить сосиски! Это было настоящим событием. Но мы стеснялись есть их. Передавали друг другу тарелку, уговаривали... Кстати, наша собака пережила войну, её не стало только в 50-х.
Но если с продуктами дела обстояли сносно, то с отоплением и электричеством была настоящая катастрофа:
– Утром температура в квартире доходила до нуля градусов, вода в чайнике покрывалась ледяной коркой. Сидеть в квартире было невозможно, и мама вела меня в гости к подругам. Чаще всего мы ходили к актрисе Лидии Казьминой, я любил там бывать, и причина была прозаической: у неё была собака – боксёр.
Собаку оставил перед отъездом в эвакуацию руководитель театра, в котором служила Лидия, Сергей Владимирович Образцов.
– Это был великолепный крупный пёс, прекрасно обученный, и умел он даже не только тапочки приносить, но и доставать письма и газеты из почтового ящика!
Встреча с соседом
Однажды Любовь Ивановна столкнулась на лестнице с соседом. Настроения тогда в Москве у жителей были разные. "Вы, Любовь Ивановна, совершенно правильно поступили, что остались в Москве. Вот придут немцы, и будет полный порядок, начнётся мирная жизнь!"
– Мама была в негодовании! Она даже мысли такой допустить не могла. Тогда ещё никто не мог представить, какой ужас ждал тех, кто оказались на захваченных гитлеровцами территориях. Ещё никто не знал об Освенциме и Майданеке, Бабьем Яре и Хатыни, о зверствах немцев под Москвой.
Вместе с тем психологическое состояние населения было тяжёлым. Многие совершенно нормальные люди впадали в состояние глубокой депрессии, граничащей с помешательством.
– Мамина близкая подруга по Елизаветинскому институту (в дореволюционной России это было подобием Института благородных девиц) Вера Коняева, дочь тверских мукомольных фабрикантов, встречала маму в булочной на Сретенке: глаза безумные, волосы растрёпаны, одета словно нищая. Обращаясь к маме, она кричала на всю булочную: "Любочка, что происходит?! Что с нами будет?!" Мама рассказывала, что я, глядя на эту женщину, начинал плакать.
Как вспоминает Александр Наумович, его мама потом старалась избегать встреч со своей старинной приятельницей. До войны она была совершенно нормальным, необыкновенно милым человеком, работала на радио пианисткой. Когда война закончилась, быстро пришла в норму и вновь поступила на работу в радиокомитет.
Передвигаться по городу в годы войны было трудно не только потому, что плохо ходил транспорт, но и из-за частых воздушных тревог. На дорогу от Арбатской до Трубной площади у многих жителей уходило около часа.
– Нас с мамой останавливали едва ли не на каждом перекрёстке дежурные с красными повязками и требовали, чтобы мы укрылись в бомбоубежище. Иногда маме удавалось уговорить их разрешить пробежать дворами. Мы непременно шли к маминым знакомым – туда, где было больше людей. Став взрослым, я понял, что мама так спасалась от гнетущего настроения. Ей было непросто оставаться наедине со своими мыслями. Общение отвлекало и спасало.
Мамин друг
– Однажды на Бульварном кольце мы с мамой ехали в трамвае. Дело было днём, вагон был почти пуст. В районе Покровских ворот в трамвай вошёл высокий красивый молодой мужчина и сразу подошёл к маме. "Здравствуйте, Любовь Ивановна. Какими судьбами?" "Здравствуйте, Сергей Владимирович. Это я вас должна спросить, как вы оказались здесь?"
Они о чём-то поговорили. Трамвай подходил к Трубной площади, и маленькому Александру с мамой пора было выходить.
– "Вот, познакомься, – сказала мне мама. – Это твой любимый поэт Сергей Владимирович Михалков". И, повернувшись к нему: "Сын очень любит ваши стихи, особенно про дядю Стёпу и "А у нас в квартире газ, а у вас?.." Красавец мужчина приветливо улыбнулся нам на прощание, и мы вышли из вагона. Конечно, тогда для меня встретить такого поэта было большим событием, а они просто с мамой были давно знакомы и общалась она с ним как с самым обычным человеком.
Письмо Рокоссовскому
В городе оставалось мало гражданских. Любовь Ивановна отказалась эвакуироваться вслед за отцом, который был научным сотрудником и работал в ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт имени профессора Жуковского) – он разрабатывал двигатели для военных самолётов.
– Мама заявила, что немцев в столицу всё равно не пустят и уезжать нет смысла. Мы остались в опустевшем мрачном городе. Жизнь потекла тихая и грустная. Было и отчаяние, когда из радиосводок мы узнавали неутешительные новости. И тогда мама написала вдохновляющее, как она сама говорила, письмо Рокоссовскому!
В нём Любовь Ивановна желала маршалу как можно быстрее разгромить немцев, а ещё рассказала о своём 4-летнем сыне, которого она в детстве называла Светиком.
– У мамы была мечта назвать меня Святогором, но дедушка отговорил. А вот Светиком в обиходе она меня всё равно называла, – объясняет Александр Наумович. – В феврале 1942 года мы получили телеграмму. На ней размашистым почерком стояла фамилия Рокоссовского!
Маршал благодарил за письмо и пожелал маме и Светику (то есть Александру Наумовичу) быть здоровыми и жизнерадостными.
Как он вспоминает, в этот день за окном даже появилось солнце!
И мама мне сказала: "Ну вот, хорошее событие – телеграмма! А за окном – мороз и солнце! Давай вместе учить стихотворение Пушкина!"
